Весьма занятная статья о пошлом поэте Тинякове, который стал известен именно за счет пошлости. Конечно, перед его глазами был пример Баркова и ряда других пошляков. Но времена были ещё не те, это сейчас Тиняков мог бы успешно продать свои стихи для песен Шнурову или самому с каким-нибудь музыкантом замутить свой проект назло Шнурову. Тогда общество поощряло пошлость в определенных границах. Меньше можно было заработать. Только не надо идеализировать. Песенка - Я Шура, ребенок нежный, я до пяти считать могу... - явно из разряда для услаждения педофилов. Сочинена без Тинякова. Весьма популярна была в Совдепии. Насчет же самого известного стиха Тинякова нужен комментарий. Охота на Гумилева была слишком явной.
Едут навстречу мне гробики полные,
В каждом – мертвец молодой.
Сердцу от этого весело, радостно,
Словно березке весной!
Вы околели, собаки несчастные, –
Я же дышу и хожу.
Крышки над вами забиты тяжелые, —
Я же на небо гляжу!
Может, – в тех гробиках гении разные,
Может, – поэт Гумилев…
Я же, презренный и всеми оплеванный,
Жив и здоров!
Скоро, конечно, и я тоже сделаюсь
Падалью, полной червей,
Но пока жив, – я ликую над трупами
Раньше умерших людей.
Пусть это было написано до ареста, но провидеть убийство было несложно. Критики Тинякова забывают, что Тиняков, когда не пошлил специально, писал ничуть не хуже подавляющего большинства. Просто обиделся на пресловутую поэтическую братию, где всяк себя возвеличивает. Сам же по себе эпатаж был тогда моден. Маяковский с удовольствием стибрил у Уитмена "я люблю, когда дома есть дети и, когда по ночам они плачут". Стихи Блока о проститутках тоже были эпатажем. Почитайте поэму Двенадцать и успокойтесь. Эпатажем занимался Есенин, одеваясь под пастуха, и читая про деревню. Матерные стихи мало кого удивляли. Идея примкнуть к революции, поскольку примкнувших кормят, тоже была общей для многих поэтов. Тиняков вспоминает -
В 1925-м поэт в автобиографических отрывках вспоминал: «В советских газетах я начал писать с 1918 г. и работаю до сих пор, напечатав за это время сотни политических статей и стихотворений (под разными псевдонимами) и еще больше литературных статей и рецензий».
Так и хочется назвать Тинякова красным пошляком, сознательным пошляком, ведь "трупы рано умерших людей" сплошь и рядом были продукцией ведомства Дзержинского. Над ними в тем времена надо было ликовать. Но через год у Тинякова произошел надлом. Тут процитирую большой отрывок из статьи под сноской.
Эпизод с милостыней возник у Хармса не на пустом месте. Не совсем понятно, что именно подтолкнуло Александра Тинякова к такому карьерному шагу, но в 1926 году он стал профессиональным нищим. Так его описывает Михаил Зощенко в повести «Перед восходом солнца»:
«Я увидел его однажды на углу Литейного. Он стоял с непокрытой головой. Низко кланялся всем, кто проходил мимо. Он был красив. Его седеющая голова была почти великолепна. Он был похож на Иисуса Христа. И только внимательный глаз мог увидеть в его облике, в его лице нечто ужасное, отвратительное – харю с застывшей улыбочкой человека, которому больше нечего терять».
По воспоминаниям Зощенко, Тиняков, «смеясь и хихикая», ему рассказал, что милостыней зарабатывает больше, чем писательством, а когда Зощенко стал пенять ему за «унижения», тот отреагировал в своей манере: «Унизительно не жрать. Унизительно околеть раньше положенного срока. Все остальное не унизительно». Деньги он у прохожих скорее требовал, чем просил.
Зощенко, как и многие другие, трактовал нищенство Тинякова очень просто – окончательно спился. Но Глеб Морев делает другое предположение: дело не в алкоголизме. Просто Тиняков решил, что не хочет больше работать на советскую власть, прославлять красноармейцев и Сталина. А поскольку печатать его декадентские стихи при новом режиме уже никто точно не будет – лучше уж стать нищим. Комплексов по этому поводу у него точно не было.
Непонятны причины толкнувшие Тинякова к профессиональному нищенству? Ха, как рассказывал сын видного большевика Михайлова, тогда силком заставляли редакторов писать за крупных шишек и писателей с блатом. Козаровецкий недаром касается версии, что арест Булгакова в 1926 году и несколько месяцев заключения связаны с шантажом Ильфа и Петрова, заставивших позднее Булгакова покорпеть над рукописью 12 стульев. Правка Булгакова очень четко прослеживается, хотя о полном авторстве говорить сейчас это несколько бездоказательно. Всякие Фурмановы рассматривали старое поколения писателей как свою законную добычу, обязанную за них работать. Как говорил сын большевика Михайлова, договаривались с директором издательства, потом тот вызывал редактора и приказывал писать за конкретную личность бесплатно.
Немножко из другой сферы. Когда был маленьким, иногда вызывали платного доктора Бориса Дмитриеча. Благообразный старик, как рассказывала позднее мать, был весьма знаменит, а в 20-ые-30-ые уже считался медицинским светилом, поэтому в 60-ые показывал для смеха, что лечил командарма по приказу - письмо, там написано приблизительно так - приказываю вам величить командарма Сидорова, подпись - командарм Сидоров. Боялись после смерти Фрунзе и ряда других военноначальников в цековских санаториях и на операционном столе лечиться у оклеветанных Сталином врачей-вредителей. Искали хороших врачей, платили деньги, только бы от системы не зависеть. Подпольные врачи, то есть днем официальные, а по вечерам и воскресеньям подпольные, это прямое порождение большевизма.
Насчет же окололитературных доходов возьмем наши дни. Наши пропагандисты иногда достаточно откровенны. Когда Ольшанский привлекал Галковского в журнал Русская жизнь, Галковскому предложили давать два материала в месяц за две тысячи баксов, то есть по тысяче баксов за материал. Понятно, что Ольшанский получал больше. Речь шла о доходах истинно нерусских либералов. Сравним с гонорарами на рупоре подставного, русского национализма - 60 баксов за статью, то есть раз в 14 меньше. Конечно, начинающим Ольшанский планировал платить в районе 50-60 баксов, раз в десять больше. Трудно сказать, сколько полагалось Ольшанскому как главреду Русской жизни, ясно, что намного больше, чем недостаточно нерусскому Галковскому. А про доход Крылова можем узнать у Пионера - 600 баксов, не считая неафишируемых доходов, например, от курсов 30-35 тыс как доход от его личных учащихся, непонятно, сколько было ещё курсов, сколько другим преподам нужно было отстегивать ему за помещения, сколько имел с журнала Вопросы национализма и с иных проектов. Хорошо Крылов, если верить слухам, зарабатывал главредом Спецназ России, 2 000 баксов в месяц, но это явно не ставка Ольшанского, это очень щедрый русский платил русскому.
Понятно, что для Ольшанских у системы ставки одни, для недостаточно нерусских вроде Крылова другие, для русских, то есть в АПН.ру, 60 баксов за статью или совсем бесплатно, как хотел Крылов, это просто издевательство. Над Тиняковым издевались как у Крылова над русскими - обилие псевдонимов это не псевдонимы, это признак дележа гонорарами. Вон, ныне покойный фантаст Саша Силецкий признавался мне на картошке, что за научную фантастику отдает половину гонорара, а я слушал и думал - ты еврей, тебе позволительно, у меня же шансов публиковаться на таких формально грабительских условиях нет. Недаром говорю - формально грабительских. Даже при тираже 50 000 ставки удваивались, а ему как члену СП ещё раз удваивались. Он имел право делиться, неплохо зарабатывал, я не имел права делиться. С меня всё хотели бесплатно. Я в итоге пишу по-настоящему бесплатно - фиг вам, а не сохранение в тайне деталей, о которых сами проговариваетесь. Но Силецкий публиковался под своим именем, это подразумевает высокое право сперва получить деньги, расписаться, потом отстегнуть. У Тинякова этого права не было. Вот он побежал просить милостыню, то есть в погоне за более высоким заработком. Мог продолжать подрабатывать разными фельетонами против врагов революции и одами советской власти, но уверенней торговаться, мол, приказывать уже поздно, на вечерний суп уже милостыней заработал.
Кстати, любопытный эпизод был потом у Булгакова. Он уже не работал в Гудке, не зависел от Ильфа и Петрова, его третья жена имела хорошие алименты, у него была твердая ставка разнорабочего сцены и гарантированная оплата каждой революционной пьесы, но без отстегивания от постановки, поскольку такое было решение Сталина - платить, но не ставить. Приперся к нему Ильф, застал Елену, решил подействовать на психику - сказал, что принес деньги. Его в дом не пустили. Видимо, Елена дала знать по телефону мужу, тот несколько часов не приходил домой, пока Ильф не ушел с лестничной клетки. Принуждение работать за гроши или совсем бесплатно вызывает большие чувства.
Но не надо обижаться. Такая уж цель существования Совдепии - более талантливые обязаны обогащать бездарных. Так и продолжится, пока об очевидном не перестанут умалчивать как в статье по сноске и пока талантливые не попрячутся или сбегут за границу.